Однокозов Геннадий Павлович

— Все уже знали, что произошел взрыв, — продолжает Однокозов. — Матросам, не занятым в спасательных работах, приказали построиться на юте (кормовой части верхней палубы), но из-за давки многие падали за борт. Корабль стал медленно уходить носом в пучину и крениться на левый бок. Командование флота на спасательных катерах прибыло быстро, но руководство было обеспокоено прежде всего борьбой за «живучесть корабля». А ведь можно было избежать многочисленных жертв и посадить линкор на мель. Уже были запущены машины, начали проворачиваться винты… Но командующий флотом вице-адмирал Виктор Пархоменко не позволил произвести этот маневр. Дальше все произошло очень быстро. Мы на мостике (а это около двадцати метров над водой) крепко держались за поручни, но линкор опрокинулся на левый бок, я услышал сильный шум и ощутил морскую воду во рту. Потом мне показалось, что теряю сознание, меня словно клонило в сон… Я погрузился в воду, но на воздушной подушке поднялся снова на поверхность. Увидел широкую светящуюся полоску на горизонте: Cевастополь! И поплыл на этот спасительный свет…

До утра спасшиеся уснуть не могли — стояли на берегу и смотрели, как в лучах прожекторов спасательных катеров их «Новороссийск» постепенно уходил под воду.

 

Еще одно воспоминание: "Я находился на кормовом сигнальном мостике, на высоте четырехэтажного дома. Страха не было. Помню, корабль сильно затрясло — вода начала прибывать в трюмы. «Годки», те, кто уже давно служил, сказали нам никуда не уходить. Мы никуда и не ушли. Держались за поручни мостика до тех пор, пока линкор не начал тонуть. Нас пробкой вытолкнуло на поверхность. Вынырнули холодные, грязные, испачканные в мазуте. Как стая сельди поплыли на Госпитальный. Плыли все строем: офицеры, мичманы и матросы. Но наградили выборочно..."