Николенко Юрий Николаевич

Наш кубрик был над водой. А за ним была кают-компания старшинского состава. Взрыв произошел недалеко от нашего кубрика. Тряхнуло хорошо, но не достало. Когда взрыв произошел, мы сразу не поняли, в чем дело. И тут - боевая тревога. Хватаем свою форму и бежим в одних трусах на свой пост. Аппаратуру включили, докладываем на главный командный пост.

Командир БЧ был в городе. Вместо него остался командир радиогруппы старший лейтенант. Нас человек шесть было. Со всех постов к нам на КПС поступают доклады. Передают о готовности к бою. То есть, все БЧ докладывают. Потом наш командир БЧ-4 докладывает командиру корабля. Это по тревоге так было положено.

- А о том, что на корабле произошел взрыв, вам сообщили?

- Никто ничего не сообщал. Когда все доклады закончились, зазвучал сигнал «отбой боевой тревоги». И тут же играется аварийная тревога. Ну, БЧ-4, как я уже говорил, это интеллигенция корабельная. Мы особо не участвовали в этих делах спасательных. Для этого есть специальные службы. На корабле каждый занимается своим делом. Я только докладываю, что воды и огня не обнаружено. Все! Мы свое дело сделали. Сиди, отдыхай. Командир радиогруппы говорит: ребята, это, наверное, очередное учение. Уже два часа ночи, идите, досыпайте. Надо будет, я вас позову.

- И вы отправились спать?

- Я спускаюсь вниз с этой верхотуры. Можно было пройти скрытыми проходами и спуститься трапами вниз. Но я пошел через верхнюю палубу. Подышать свежим воздухом решил. Когда смотрю – мать моя родная! Нас за каждое ржавое пятнышко на палубе наказывали, а тут листы металлические торчат. Листы верхней палубы – это такая толстая броневая простилка. Настил верхней палубы задрало вверх, весь корабль пронизало снизу вверх. А там внутри люди спали. Кубрики же были в надводной и подводной частях корабля. Особенно их густо было в носовой части, да и по всему кораблю. Я же говорил, что на корабле было около 1600 человек. Их же надо где-то размещать.

- И спать уже, конечно, не пришлось.

- Да, куда там спать! Я когда подошел, заглянул в эту дыру, ужас охватил. Это же громадная мясорубка! Это четыре кубрика, набитых живым народом. И все это перемешано взрывом. Головы болтаются, вопли, стоны, кто-то еще кричит. А тут помощник командира корабля, капитан второго ранга Иосиф Зосимович Сербулов, прибежал. Хороший дядька был, мы все его любили.

Мы начали на одеялах выносить тех, кто еще шевелился, помогать сносить раненых, грузить их для отправки в госпиталь. А госпиталь был рядом, на берегу. Баркасы начали подходить. А линкор уже начал носом под воду уходить.

- Крен корабля как-то ощущался уже?

- Это потом мы ощутили, сразу мы ничего еще не ощущали. Он пошел носом под воду, а потом начал на левый бок крениться. Поступила команда: построиться незанятым в спасательных работах на юте. На корабле нос называется баком или полубаком, а корма – ютом. И вот мы все на юте. Можете себе представить – его ширина 27 метром. Есть где построиться.

- Паники не было?

- Никакой паники не было. Мы даже мысли не допускали, что произойдет страшная беда. Все построились. Я стоял на правом борту. Борта огорожены леерами – тросиком на стоечках. Пока еще крена большого не было, мы стояли нормально, даже дурачились там: мол, теперь корабль в док поставят, на ремонт, будем ходить в увольнение. Никто даже не предполагал этой катастрофы. Все флотское начальство было там – командующий Черноморским флотом Пархоменко и другие штабисты. Всего семь адмиралов было там. На катерах прибыли. Командующий тут же, среди толпы, принимает доклады, отдает распоряжения. Наступает критический момент, борт наполовину уходит под воду.

- Это в котором часу уже было?

- Это уже к 5 часам утра. Рассветать начало, но еще темно. Освещали нас прожекторами близстоящие корабли. И с берега, где стояли зенитные батареи, тоже светили прожекторами. Все было освещено. Капитан первого ранга Иванов, начальник технического управления штаба флота докладывает командующему, что состояние критическое, людей надо спасать, корабль мы уже не спасем. А он его матом: «Марш на место, мать-перемать, спасайте корабль, боритесь за его живучесть!». Иванов - вниз, на пост энергетики и живучести. Он находился под самым килем, внизу. Больше оттуда он не поднялся, там и погиб.

- Иванов владел ситуацией, а Пархоменко его не послушал?

- Иванов - флотский механик, то есть, специалист, к которому стекалась вся информация о состоянии корабля. На пост живучести приходят сообщения со всего корабля – где, что и как. А они принимают решения. У них там приборы, которые показывают всю техническую обстановку на корабле, в том числе и его крен. А мы, около тысячи человек, еле держимся, уже стоять невозможно, корабль все больше ложится на левый бок. Но Пархоменко не послушал Иванова, отматерил и отослал вниз, на пост живучести. Там он и остался. Наш начальник службы спасения капитан третьего ранга Матусевич тоже там погиб. Я с его женой и теперь часто перезваниваюсь. Она в Севастополе живет.

- Никакой команды, чтобы покинуть корабль, так и не было?

- Никакой команды! Все посыпались в воду, в том числе и адмиралы.

- А была возможность спастись? Катера подходили к переворачивающемуся линкору?

Цитировать

- Начал подходить сторожевик, по-моему. Я стоял у правого борта. А недалеко от меня трап командирский. С левого борта – общий трап, с правого – командирский. Стал подходить корабль, прожектором щупает, ночь же. А контр-адмирал, начальник штаба флота Никольский, в рупор кричит: «Подходите быстрей!». Капитан сторожевика видит, что такая махина переворачивается, подходит к ней. Хорошо, что не успел подойти. Опрокидывание линкора пошло очень быстро. Если бы он подошел, его бы потянул за собой линкор. Он же в пять раз больше сторожевика.

- Когда линкор полностью перевернулся, он совсем скрылся под водой или какая-то его часть была и над водой?

- Трое суток еще было видно его дно. Люди лазили по нем, пытались резать автогеном. Там же люди оставались. Стучали, переговаривались. Испытывали специальное устройство. Его привезли, по-моему, ученые из Ленинграда.

- Все стоящие на верхней палубе моряки попадали в море. А что дальше было?

- Все высыпались и нас, как воробьев, накрыло этой махиной. Представьте себе - тысяча человек под водой, в одной куче! Давят друг друга. Первый раз глотаешь воду в полном сознании. Это самое страшное дело – умирать в полном сознании. Говорят, что у человека перед смертью за секунду проходит вся его жизнь. Я могу подтвердить - это действительно так. Я в этом убедился.

- Но вам повезло, вы спаслись. Как это было?

- Ну, первый раз глотнул, это я помню. А потом потерял сознание. Что меня спасло? Когда линкор перевернулся, под ним образовалась воздушная подушка и людей начало воздухом выбрасывать наверх. И меня, видимо, в том числе выбросило. Кошмар! Чувствуешь – хватаются за тебя. Потом раз – оторвался, ушел. А ты в это время борешься, сплошная темнота и глубина. Вот и все. А потом я потерял сознание.

- Стоны, крики людей слышали?

- Какие там стоны, крики! Куда ж там в воде кричать. А потом же ты барахтаешься, борешься за жизнь. А знать не знаешь: вдоль ты движешься или поперек. И, наверное, воздухом выбросило. Все это произошло очень быстро, потому что я еще не совсем потерял импульс жизни. Утопленник, говорят, хватается за соломинку. Вот когда я вынырнул, наверное, ухватился тоже за что-то.

- Так, очнулись в воде, оттолкнулись от трупа и что дальше?

- Когда всплыл, смотрю: в воде много живого народа. В том числе был там и командующий Пархоменко, и другие адмиралы. Лично я их не видел, рассказывали потом ребята. Пархоменко все кричал, чтобы его фуражку подобрали. Всех адмиралов, конечно, спасли, там было кому этим заняться. Я смотрю, катер подошел, берет людей на борт, все лезут, катер перегружен, народ все напирает. Капитан катера, чтобы не допустить перегрузки, врубает машину и пошел. Он же не смотрит, где там чья голова, прямо по людям. Только тряпки из-под винтов летят. Думаю, так не пойдет, не дождусь спасения. А плавать я умел, с 8 лет на Днепре плавал. И я своим ходом подался к берегу. Доплыл до камней. Чувствую берег под ногами.

- И что это было? Не помните?

- Как не помнить! Такое не забудешь. Мне 10 лет снился этот кошмар. Как спасть лягу – жена будит: что с тобой? Почему ты кричишь? Очнулся, держусь на воде за утопленника. Шинель его еще сухая, не успела намокнуть. Упал, видно, голову отбило. Горло и нижняя челюсть только. Я за него держусь. А уже светало, видно было. Оттолкнулся от трупа, ботинки снял. Расшнуровал их еще на палубе, старшина подсказал. Ребята, говорит, не знаю, что с нами будет, но на всякий случай ботинки расшнуруйте. А роба на мне была – х/б легкое. У меня еще за пазухой фотоальбом, из-за которого я чуть не погиб еще на палубе.

- Уже после объявления аварийной тревоги?

- Когда линкор начал уже тонуть. Все отошли тогда на корму. А у нас там радиокласс был. Помещение, где мы тренировались. Сбежались наши связисты. Смотрю, один из них заходит с альбомом для фотографий. Для матроса это самое дорогое. И он сообщает: у нас в кубрике вода. Ну, я не говоря ни слова, быстро спустился по трапу в свой кубрик. Открываю рундук, а там уже все плавает. Я схватил альбом, сунул его за пазуху, собираюсь уходить. А в это время – звонок, сигнал о том, что вход через главную башню закрывается, я еле успел проскочить. Еще чуть-чуть и я мог бы остаться там навсегда погребенным.

- В шоке?

- В шоке, я ничего не чувствовал и ничего не слышал. От глубины пострадали барабанные перепонки. Я все делал машинально. Плюс еще на корабле взорвались цистерны с мазутом. Мазут плавал на поверхности бухты. Сел на берегу, снял брюки, выкрутил их. Ощущение такое, как будто это не я, как будто не со мной все это было. Я не успел ни испугаться, ничего. Это уже потом, когда прошел шок, начал стресс проявляться. Оглядываюсь на то место, где линкор стоял. Там лежит что-то в форме кита и по нему ходят люди. А это - «Новороссийск».

- Что дальше?

- Наш госпиталь был как раз недалеко от меня. Я подхожу – забор каменный и железные решетки. Искать вход не стал, махнул через забор, захожу в первую же дверь. Открываю – длинный коридор, все белое, чистое. За столом сестра склонилась, дремлет. Я подхожу, в трусах семейных, весь в мазуте, мокрый, штаны через плечо. Трогаю медсестру за плечо. Она подняла голову, открыла рот и ни слова. А потом как рванет по коридору. А я стою и думаю: что такое? А рядом застекленный шкаф. Увидел я свое изображение – только глаза, да зубы, а все остальное в мазуте. Понял, в чем дело. А сестра отбежала, и выглядывает из-за угла. Я говорю: не бойся, я с «Новороссийска», скоро таких, как я, здесь будет много.

- Успокоили медсестру?

- Она подошла ко мне, ее трясет больше, чем меня. Она открывает шкаф, берет колбочку, наливает спирта. Я выпил. И этот коктейль – морская вода, мазут и спирт – как дали мне! Я думал, и желудок вырвет. Она меня в душевую, переодели в сухую одежду и в палату.

- Вы первые из пострадавших попали в госпиталь?

- Я в этом отделении оказался случайно. Я же не через парадную дверь входил, а через забор перелез. Всех остальных заводили через главный вход. Наверное, были и те, кто раньше попал в этот госпиталь. Но в том отделении был первым я. А к утру нас уже было много, шок прошел, но стресс давал себя знать. Мы сидели, смотрели друг на друга.

- Из Запорожья, кроме вас, были ребята на «Новороссийске»?

- На корабле были. Из Запорожья нас спаслось трое – я, Шевченко и Понятенко. Но я их там не знал, здесь уже после службы встретились. Они уже умерли. Сегодня я из области остался один из тех, кто служил на линкоре. А из области было 15 человек, они все погибли. Всех погибших наградили орденами. Уже при Ельцине. При Союзе эта тема была закрытой.

- Вас предупреждали о том, чтобы не распространялись по этому поводу?

- А как же! Утром приходят в госпиталь в белых халатах, с квадратными плечами. Начинают пытать: где вы были во время взрыва? Что вы слышали? Что вы видели? И т.д. Кэгэбисты. Ну, и никому, ничего, нигде, ни слова. Кругом часовых расставили.

- В госпитале долго лечились?

- Дней 25. Приезжала в Севастополь комиссия, к нам приходили. Был главный морской начальник Кузнецов, Жуков был. Министр тяжелой промышленности СССР Малышев тоже был. А потом я участвовал в похоронах погибших моряков

. Первую партию погибших хоронили – 42 человека. Построили нас и повели. Шли колонной по четыре человека, а когда подходили к кладбищу, перестроились по два человека. Наверное, для того, чтобы севастопольцы видели, что в живых осталось много. Участвовал и в похоронах третьей партии погибших – 120 человек. Первую партию хоронили на городском кладбище, а всех остальных – на Братском. Гробы грузили на ЗИЛы и на кладбище. Там целый стройбат работал. Почва же каменная, долбали отбойными молотками...